Тайна старой девы - Страница 13

Несмотря на всю свою известность, профессору вряд ли удалось бы поместить какого-нибудь пациента в комнате, которую так берегла его мать, если бы эти пациенты не были дочерью и внучкой того самого родственника на Рейне, о котором госпожа Гельвиг высоко отзывалась. Кроме того, молодая женщина была вдовой советника правления. Очень недурно было бы иметь в семье советницу, так как покойный Гельвиг всегда упрямо отказывался дать своей жене этот титул.

Госпожа Гельвиг сидела у окна. Можно было подумать, что время миновало черное шерстяное платье, воротничок и манжеты: все выглядело так же, как и девять лег назад. Ее большие белые руки с вязаньем лежали на коленях: их хозяйка была занята другим. У дверей стоял человек в потертой одежде. Он часто машинально поднимал свою мозолистую руку и говорил тихо и запинаясь. Строгая женщина не сказала ни слова, и он, наконец, замолчал, вытирая платком вспотевший лоб.

— Вы обратились не туда, куда следует, Тинеман, — холодно сказала госпожа Гельвиг. — Я не делю свой капитал на такие маленькие части.

— Ах, госпожа Гельвиг, я об этом и не думал, — живо возразил проситель, делая шаг вперед. — Вы ведь каждый год собираете деньги для бедных... и в газете часто говорится о вашем участии в лотереях... Вот я и хотел попросить дать мне из денег, собранных на бедных, в долг на полгода двадцать пять талеров...

Госпожа Гельвиг улыбнулась. Бедняк не догадывался, что это был смертный приговор его надежде.

— Право, можно подумать, что вы не в своем уме, — язвительно сказала она. — Из трехсот талеров, которые находятся теперь в моем распоряжении, ни один геллер не останется в городе. Они собраны для нужд миссии и предназначены на богоугодные дела, а не для поддержки людей, которые еще могут работать.

— Трудолюбия у меня достаточно, — сказал мастер глухим голосом. — Это болезнь довела меня до нужды... Боже мой, когда у меня было свободное время, я делал по вечерам разные мелочи и жертвовал их на ваши лотереи, думая, что они принесут пользу нашим бедным. И вот оказывается, что деньги уходят далеко, а у нас ведь много своих бедных, не имеющих ни сапог, ни вязанки дров зимой.

— Прошу не читать мне наставлений! Мы делаем добро, но, мастер Тинеман... Те люди, которые слушают в ремесленном обществе речи, исполненные ложных учений, конечно, ничего не получат. Лучше было бы, если бы вы тихо стояли у своего верстака, а не спорили о Священном Писании. Подобные богохульственные речи доходят до нас, и мы запоминаем, кто их говорит. Вы теперь знаете мои взгляды и потому не можете надеяться на мою помощь.

Госпожа Гельвиг отвернулась и стала смотреть в окно.

— Боже мой, что только должен выслушивать нуждающийся человек! — вздохнул бедняк.

Он посмотрел еще раз на советницу, сидевшую у окна напротив госпожи Гельвиг, и вышел. Это цветущее создание в легком белом платье было способно внушить надежду ищущим помощи, но эта ангельская головка произвела бы на внимательного наблюдателя неприятное впечатление, так как веселая улыбка не покидала его и в то время, когда проситель взволнованно говорил о своем горе.

— Ты ведь не рассердилась, тетечка? — спросила советница ласковым голосом. — Мой покойный муж тоже всегда был в очень натянутых отношениях с этими прогрессистами, и союзы внушали ему ужас... Ах, вот и Каролина.

Через кухонную дверь еще во время беседы с Тинеманом неслышно вошла молодая девушка. Кто видел четырнадцать лет тому назад красивую молодую жену фокусника, тот испугался бы, увидев ее воскресшей. Это были те же правильные линии с перламутрово-белым узким лбом и опущенными углами рта, придававшими лицу выражение тихой грусти. Только блестящие карие глаза свидетельствовали о сильной и непокорной воле.

Фелисита вынуждена была откликаться на мещанское имя Каролины, так как ее «комедиантское имя» было выведено из употребления госпожой Гельвиг тотчас же после смерти мужа. Фелисита подошла к хозяйке дома и положила на ее рабочий столик превосходно вышитый батистовый носовой платок. Советница быстро схватила его.

— Это тоже будет отдано в пользу бедных? — спросила она, разглядывая вышивку.

— Конечно, — ответила госпожа Гельвиг, — для этого Каролина и вышивала его, она достаточно долго просидела над ним. Я думаю, талера три можно будет за него выручить.

— Может быть, — сказала советница, пожимая плечами. — Но откуда ты взяла рисунок, дитя?

Фелисита слегка покраснела.

— Я сама придумала его, — тихо ответила она.

Молодая вдова быстро взглянула на нее. Ее голубые глаза стали почти зелеными.

— Сама придумала? — медленно повторила она. — Не сердись на меня, деточка, но твоей смелости я при всем желании не могу понять. Как можно было решиться на это, не имея нужных знаний! Ведь это настоящий батист, этот кусок стоил тете не менее талера, и все испорчено плохим рисунком.

Госпожа Гельвиг быстро вскочила.

— Ах, не сердись на Каролину, милая тетя, она, наверное, хотела сделать как лучше, — попросила кротким голосом молодая женщина. — Может быть, его все-таки можно будет продать... Видишь ли, милое дитя, я принципиально никогда не занималась рисованием, мне противен карандаш в женской руке, но, тем не менее, я отлично вижу, что рисунок плох... Что это за чудовищный лист!

Она указала на продолговатый листик с завернувшимся копчиком, который был так хорош, что его можно было принять за настоящий. Фелисита ничего не ответила, но еще крепче сжала губы и твердо посмотрела советнице в лицо... Та быстро отвернулась.

— Ах, милое дитя, опять этот пронизывающий взгляд! — сказала она жалобно. — Право, молодой девушке вашего положения нельзя так вызывающе смотреть. Вспомните, что вам всегда говорит ваш истинный друг, наш добрейший секретарь Вельнер: «Покорность, покорность, милая Каролина!» Опять у вас появилось это презрительное выражение, право, можно рассердиться! Неужели вы непременно хотите отклонить предложение этого честного человека, потому что вы его не любите?.. Смешно! Видно, Иоганну придется, в конце концов, приказать вам!