Тайна старой девы - Страница 40

— Да, — ответила Фелисита. — И знала каждый его лист.

— Это собрание было велико?

— Там были автографы всех композиторов прошлого столетия.

— В завещании упоминается опера Баха, хотя я считаю это указание ошибкой. Не помните ли вы название этого произведения?

— Помню. Это была оперетка. Бах сочинил ее для города N., и ее поставили в старой ратуше. Она называлась: «Мудрость властей при устройстве пивоварения».

— Не может быть! — воскликнул адвокат. — Это сочинение, ставшее мифом для музыкального мира, существовало на самом деле!

— Партитура была собственноручно написана Бахом, — продолжала Фелисита. — Он подарил рукопись Готгельфу Гиршпрунгу, и она по наследству перешла в руки покойной.

— Какие драгоценные открытия! Заклинаю вас, скажите, где находится это собрание?

Но Фелисита замолчала в смущении. Возмущенная нападками на светлую память тети Кордулы, она употребила все усилия, чтобы опровергнуть клевету. Но девушка не подумала, к каким последствиям приведет ее горячая защита.

— Насколько я знаю, его больше не существует, — сказала она тихо.

— Не существует? Но этим вы хотите сказать, что оперетки нет в этом собрании?

Фелисита молчала.

— Или, может быть, — продолжал он изумленно, — она уничтожена? Тогда вы должны мне пояснить, как это случилось...

Положение становилось мучительным. Рядом сидела женщина, которую Фелисита скомпрометировала бы своими показаниями... Как часто у нее вспыхивало желание отомстить своей бессердечной мучительнице. Теперь представлялся случай уличить ее в незаконном поступке, но девушка оказалась совершенно неспособной мстить.

— Я не присутствовала при этом и поэтому ничего больше не могу добавить, — произнесла молодая девушка твердо и решительно.

Госпожа Гельвиг внезапно поднялась, и ее глаза заблестели.

— Жалкая тварь, ты думаешь, что должна меня щадить? — воскликнула она дрожащим от злости голосом. — Ты осмеливаешься думать, что я стану скрывать свои поступки, а ты будешь изображать укрывательницу, ты? — Она презрительно отвернулась и с гордым сознанием своего превосходства взглянула на адвоката. — Я привыкла отдавать отчет в своих действиях только Богу, — сказала она. — То, что я делаю, происходит во имя Его. Но вы должны знать, мой дорогой Франк, что случилось с «бесценными бумагами» для того, чтобы эта особа ни минуты не оставалась в заблуждении, будто я имею что-нибудь общее с ней... Покойная Кордула Гельвиг была богоотступницей, и кто ее защищает, тот идет с ней по одной дороге. Вместо того чтобы молиться, она заглушала голос совести ядом мирской музыки. Даже в воскресные дни она оскверняла мой дом своими греховными занятиями... Целыми днями сидела она над лживыми книгами и, чем больше углублялась в них, тем бессмысленнее становились мои стремления снасти ее...

С тех пор у меня не было большего желания, как уничтожить все эти недостойные образчики человеческого духа, и я сожгла все ее бумаги, милый Франк!

Последние слова она сказала, повысив голос.

— Мама! — с ужасом воскликнул профессор и бросился к ней.

— Что, сын мой? — гордо спросила она его. — Ты, видимо, хочешь меня упрекнуть в том, что я лишила тебя и Натанаэля этого драгоценного наследства? Успокойся, я давно решила возместить эти несколько талеров из моих собственных сбережений.

— Несколько талеров? — повторил адвокат, дрожавший от злости и негодования. — Госпожа Гельвиг, вы будете иметь удовольствие заплатить вашим сыновьям пять тысяч талеров!

— Пять тысяч талеров? — засмеялась госпожа Гельвиг. — Это забавно! За жалкие бумаги!.. Не ставьте себя в смешное положение, милый Франк!

— Эти жалкие бумаги обойдутся вам очень дорого, — повторил молодой человек, стараясь овладеть собой. — Завтра я вам представлю записку покойной, в которой указана ценность собрания автографов в пять тысяч талеров, не считая рукописи Баха. Вы не можете себе представить, в какое ужасное положение вы поставили себя перед наследниками Гиршпрунгов, уничтожив это действительно бесценное произведение. Иоганн, я напомню тебе мое мнение, высказанное несколько недель тому назад, — лучших доказательств тебе не найти.

Профессор ничего не ответил. Он стоял у окна и смотрел в сад. Трудно было понять, насколько подействовало на него замечание Франка.

Сначала казалось, госпожа Гельвиг начала понимать, что навлекла на себя большие неприятности. Ее осанка утратила непоколебимую уверенность, губы, на которых она старалась сохранить язвительную насмешку, искривились. Но разве она раскаивалась когда-нибудь в своих поступках? Госпожа Гельвиг быстро овладела собой.

— Я напомню вам, господин адвокат, ваши недавние слова, — сказала она холодно. — О покойной говорили, что она была безумна. Мне не трудно будет доказать это... Кто же посмеет заявить, что эта смешная опись не была создана в минуту умопомрачения?

— Я! — решительно воскликнула Фелисита. — Я стану отражать от усопшей эти нападки, пока у меня есть силы, госпожа Гельвиг. Никто не имел более здравого и светлого образа мыслей, чем она, хотя мои показания, конечно, не примут во внимание. Но ведь сохранились еще папки, в которых лежали автографы. Я спасла их! На папках есть опись, и напротив автографа с точностью указано, от кого и за какую цену он куплен...

— Я вырастила прекрасного врага! — сказала госпожа Гельвиг. — Но теперь я расправлюсь с тобой. Ты осмелилась так дерзко обманывать меня! Ты ела мой хлеб и в то же время потешалась надо мной. Прочь с моих глаз, обманщица!